Илья Габай    

Чужое горе

Ленивый взгляд вокруг себя бросая,
Из любопытства посмотрев назад,
Мы очень часто мельком замечаем
Нам непонятный и тоскливый взгляд.
   Наверно, боль легла ежом на сердце,
   Печаль сдавила горло, как лассо,
   И человеку хочется, поверьте,
   Прохожему поведать обо всем.
Мелькнуло горе чужеродной тенью,
Заставило задуматься на миг
Но мы прошли,
Забыв в одно мгновенье
Чужую боль,
Чужого сердца крик.
   Своей беды нам ворон не накличет,
   Беда других  ничтожна и мала
   Наверно, от такого безразличья
   И повелись преступные дела.
Мне говорят: опять мудришь.
Не знаю.
Неважно это, слишком мелко, что ли,
Но я хотел бы, чтобы боль чужая
Жила во мне щемящей сердце болью.

1957
Фрунзе

             В Большом Энциклопедическом Словаре содержится запись:

             ГАБАЙ Илья Янкелевич (1935-1973). Русский поэт. Участвовал в правозащитном движении.  В 1970 репрессирован, приговорен к трем годам заключения. При жизни не издавался. Сборники: "Посох" (1990), "Стихи. Публицистика. Письма. Воспоминания" (1990), "Выбранные места" (1994).

             Была такая должность в нашей школе – заместитель Директора по воспитательной части. В бытность нашей там учебы некоторое  время занимал ее Эрнст Абрамович Красновский, а после его ухода – Илья Янкелевич Габай. Занятий в наших  математических «А» и «Б» классах он не вел, но личностью в школе был заметной.

Его  ученица, Наталья  Воробьева *, пишет: «Я окончила школу, учась в 10 “В в 1966 году. В 9-10 классах русский язык и литературу у нас преподавал Илья Янкелевич Габай. Весной 1966 года, за три месяца до окончания учебы, он вдруг исчез из школы….Только позже я поняла почему его не стало в школе…. Прочитала в журнале "Юность"… Говорить о нем я могу только восхищенными словами в превосходной степени. Он был неординарной, яркой, светлой личностью, ни на кого не похожим. Когда он заходил в класс, как - будто вихрь свежего воздуха врывался (хотя он много курил) и мы ждали чуда общения с ним…».

* Наталья Воробьева (Горяка) окончила Ижевский механический институт. Работала инженером-конструктором на заводе.  В настоящее время на пенсии .

            

 

 

 

 

 

 

       

        Я не раз встречала  это определение применительно к Илье Габаю в рассказах и воспоминаниях его друзей. И с этим нельзя не согласиться.  Илюша Габай был  бескорыстен, безгранично добр, отзывчив к чужому горю. Он никогда не лукавил и не изворачивался, отстаивал свои убеждения в любых обстоятельствах, даже  под угрозой репрессий. Вместе с тем он был легко ранимым.

         Таким он запечатлен на фотографии, которую знают все, кто держал в руках книгу его стихов, публицистики, писем и воспоминаний о нем, изданную под редакцией Владимира Гершовича в 1990 г. в Иерусалиме. Таким его знали и мы - те, кто был с ним близко знаком в те давние годы.  Такое впечатление, что  человек взвалил на себя тяжелую ношу – ответственность перед людьми – и будет нести ее до конца. А конец у таких людей как правило трагический.

          Я счастлива, что судьба подарила мне встречу с Ильей. Мы учились в одном институте – МГПИ им. Ленина на одном  факультете, филологическом, Илья - на курс ниже. Я встречалась с ним, когда он приходил в наше общежитие на Усачевке к кому-нибудь из своих близких друзей. Там он читал свои стихи, там велись острые дискуссии по политическим вопросам. Само время (60-е годы 20 столетия )  толкало нас к осмыслению событий недавнего прошлого и настоящего. Илья всегда бы в центре споров. Его суждения свидетельствовали  о том, что к моменту  поступления в институт он был уже сложившейся личностью, широко образованным человеком (едва ли не более, чем некоторые наши преподаватели), в то время как многие из нас еще  проходили  политический ликбез.

          Но  всю свою короткую жизнь Илья оставался Поэтом. В институте я  слышала немногие его стихи, но отдельные строки надолго оставались в памяти.

 

Помню, я про себя повторяла:

Изменами измены породив,

Плывут века…

Но что Азефы? Хуже

И памятней: донос жены на мужа,

Поклеп сестры на брата,

Жесткий гриф

Бездумной лжи, тупого простодушья…

А ты у колыбели их, Юдифь!

 

И строку,  которой начиналась почти каждая строфа:

Зачем ты это сделала, Юдифь?

 

          Так на стихах Ильи я прозревала. Потом пути наши разошлись. Все окончившие государственный педагогический институт должны были послужить государству: поехать по распределению учительствовать  в отдаленные и Богом забытые села и деревеньки нашей необъятной родины и проработать там три года. Ехали мы в такие уголки с удовольствием, Очевидно, у многих из нас была потомственная просветительская жилка. Так мы с  мужем, Эриком Красновским, оказались на Камчатке, в поселке со сказочным названием Ивашка (Корякский национальный округ), Юлик Ким – севернее нас, в Анапке, а две мои подруги, Рита и Наташа,  - в центре Камчатки, поселке Мильково.  Илюша, закончив институт годом позже, вместе с друзьями Леней Зиманом и Владиком Прониным (сейчас это очень уважаемые ученые-филологи) поехали учительствовать на Алтай. Деревня, где преподавал Илья, называлась Зеленая роща. Наверно, живя в ней, можно было отдохнуть душой.  Все трое друзей увлеклись преподаванием.

          Мы с мужем вернулись с Камчатки в Москву годом раньше. Был 1961 год. В жизни моих друзей и будущих коллег, а также наших будущих подопечных произошло немаловажное событие: в Черемушках открылась школа-новостройка под номером 521. У директора, Ингерова Вениамина Михайловича, были грандиозные планы. Чтобы создать в  школе «нормальную рабочую» атмосферу, он решил брать на работу только интеллигентных учителей. Надо признаться, во многом ему это удалось. В школе, действительно, работало много талантливых и много молодых учителей. Молодым было у кого учиться.

          В школе было много нововведений. Впервые появилась должность зам. директора по воспитательной работе. На эту должность был назначен мой муж, Красновский Э. А. Но через год он вынужден был уйти из дневной школы: ему нужно было завершать работу над диссертацией. На свое место он порекомендовал приехавшего с Алтая Илью Габая. По директорским критериям вполне подходящая кандидатура. Интеллигентный? Безусловно. Не знал тогда Вениамин Михайлович, что такое истинная интеллигентность в наше время и чем она обернется для него.

          Из всего круга обязанностей  зам. директора по воспитательной работе Илюша выбрал то, что было ему ближе – преподавание.  Правда, ему не достались старшие классы, но и своих подопечных ребят - по-моему, это был 6 класс -  он сумел увлечь серьезной литературой. Вообще учителем (а потом и классным руководителем) он был замечательным.

          Театр! Илюша очень любил театр и хотел, чтобы его воспитанники полюбили его тоже.  Поэтому, когда он получил первую зарплату, он на все деньги купил ребятам билеты в театр. А потом он ставил с ними удивительные спектакли. Самым ярким был спектакль по сказке К. Гоцци «Любовь к трем апельсинам». Его смотрела вся школа, приходили и взрослые, друзья Ильи, друзья учителей и вообще «друзья друзей».

          Время от времени Илья  заменял в старших классах  заболевшего учителя, будь то словесник или биолог, и тогда он отводил душу  -  читал стихи поэтов  серебряного века, которыми тогда особенно увлекался.

          Помню одну печальную историю, связанную со стихами. Илюша по моей просьбе принес томик Саши Черного. Я познакомила ребят с этим поэтом,   не входившим в школьную программу, пришла в учительскую и положила все свои материалы на стол. Прозвенел звонок на урок, и  в учительской остались те, у кого не было урока: Илья, Тимофей Георгиевич, учитель математики, и я. Поговорили о том, как дети воспринимают стихи. И вдруг обнаружили, что сборника стихов Саши Черного нет. Никогда я не забуду, как расстроился Илюша….Он лишился книги, которая ему была так дорога. От стыда за свою небрежность я была готова провалиться  куда-нибудь в тар-тарары…. Тимофей Георгиевич пытался помочь нам. Мы методично шаг за шагом обыскали учительскую - все столы, шкафы, полки и т.д.  Нет, не нашли. Я дала себе слово найти у букинистов сборник стихов Саши Черного. И не выполнила обещания. В те годы эта книга была большой редкостью. А великодушный Илюша больше не напоминал мне о моей халатности.

          В школе Илюшу любили все, вплоть до буфетчицы. Она с сочувствием смотрела на худющего Илью и старалась дать ему порцию чуть побольше. А Илюша все превращал в игру. «Слабо,- говорил он мне, - съесть сырыми три сосиски?» И  тут же, получив их, съедал. Вообще, он любил спорить….«Слабо тебе», - начинал он и потом предлагал  держать пари на бутылку коньяка. Но денег у нас как правило не было, и  никто из нас не получал и не отдавал проигранной бутылки. Разве что по особым праздникам. Однажды всем учительским коллективом мы что-то отмечали в ресторане. Знатоки выбрали ресторан Узбекистан. Говорят, кухня там хорошая. И вправду, все было очень вкусно. И музыка была хорошая, зажигательная. Семь сорок! Ух, как отплясывал Илюша, а вместе с ним многие коллеги.

          Но поводов для веселья становилось все меньше. Кончалась оттепель. Не помню, что это было: политзанятие или педсовет. Но на этом сборище мы должны были высказаться, как правильно наш вождь, Н. С. Хрущев, руководит писателями и художниками. Я довольно робко высказалась о свободе творчества художника. Ильи на этом мероприятии не было. На следующий день он подошел ко мне и сказал: «Молодец! Если бы я там был, я бы поддержал тебя».

          Мне кажется, что именно в это время и разговоры наши стали более серьезными. Иногда мы возвращались из школы вместе. Мы шли до метро пешком, и Илья рассказывал о себе, немного о своем детстве. Он родился в Баку, рано остался без матери, а когда ему исполнилось 10 лет, умер его отец. Жил Илюша в семье деда. Уже в раннем возрасте  он был страстным книгочеем. «Читал он везде: на улице, на ходу, часто натыкаясь на прохожих, в транспорте, в антрактах в театре, и даже под столом на свадебном празднестве».

          Эта страсть к чтению была у него в крови….И сейчас, работая в школе, он по-прежнему читал  каждую свободную минуту. Его суждения о прочитанном были очень интересными, взгляды на классическую русскую литературу нетрадиционными, и мы, молодые словесники, (простите, коллеги, что я говорю - мы) учились у него. За ним надо было записывать, но, увы, мы так часто в своей жизни говорим: «Надо было…»,  но  лишь немногие делают вовремя то, что надо.

          Путь от школы до метро не был длинным. Но  зимой, в сильные морозы, мне становилось холодно уже при одном взгляде на Илью, одетого в тоненькую куртку из болоньи, которая, по-моему, не только что не грела, но даже больше холодила. Он ежился от холода.  А Галя, его жена, рассказала как-то, что  М.Рошаль, режиссер Мосфильма,  собиралась снимать фильм  по произведениям Тынянова и пригласила Илью работать над сценарием. Увидев, в чем Илюша одет, она выдала ему из реквизита тулуп. Илья пришел домой, разговорился с лифтершей, Она пожаловалась на свою жизнь: дескать муж пьет, денег нет, дети голодные и раздетые. Илья снял тулуп и отдал его этой женщине. И мне сразу вспомнился еще один Галин рассказ, как на суде в Ташкенте (была холодная зима) один из конвоиров дал замерзшему Илюше шапку.

          В 1965 году Илья участвует в  демонстрации протеста против ареста писателей А.Д. Синявского и Ю.М. Даниэля, а позднее  - в демонстрации на Пушкинской площади. Демонстранты протестовали против только что введенной новой политической статьи N 190 «Распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». По этой статье многие инакомыслящие получали срок от 1 до 3 лет.    

          За участие  в этой акции Илью арестовали, и он провел в Лефортовской тюрьме 4 месяца. Получать свидания с Ильей в тюрьме могла только Галя, жена Ильи, других  родственников у него не было. Все друзья ждали Галиного возвращения после очередного свидания. Из ее рассказов мне запомнился один эпизод.  Следователь, который вел допрос, конечно, прекрасно понял, что перед ним сидит человек, который не будет кривить душой и скрывать свои взгляды.  Он   провоцировал Илью, вынудив его сказать, что Верховный Совет, сформированный по принципу   «каждая кухарка может управлять государством» (Ленин), не может быть эффективной властью. На что следователь иронично заметил: «А что, вы  хотели бы войти в него?», Илья ответил: «А почему бы нет?» (Я думаю, читатель понимает, что я не могу воспроизвести точный диалог).

          От школы затребовали характеристику на Габая. Было заметно, что Венимамин Михайлович, директор школы, этим озабочен. Тогда группа молодых учителей (Рахиль Моисеевну  я отношу к вечно молодой) собрались в кабинете Лилии Григорьевны Манцур и пригласили Ингерова зайти туда. Совместными силами его атаковали, и в результате, поскольку среди атакующих были учителя глубоко им уважаемые, он согласился  дать Габаю хорошую характеристику, которую он и заслуживал. 1:0 в пользу Вениамина Михайловича!..

          Прошло четыре месяца, Илью освободили, но работать  в школе ему было запрещено. Об этом  периоде деятельности Ильи напишут многие, кто вместе с ним в то время противостоял власти. Я же хочу процитировать одну строчку из стихотворения Ильи: «Но я хотел бы, чтобы боль чужая жила во мне щемящей сердце болью». Так оно и было: чужая боль всегда жила в его чутком сердце. И он вставал на сторону тех, кто оказывался жертвой несправедливости.  Так, он как мог  помогал крымским татарам, боровшимся за попранные права. Это и многое другое инкриминировалось Илье во время второго ареста в мае 1969 года. В январе 1970 года  в Ташкенте, далеко от Москвы, состоялся суд. Очевидно, власти не хотели новой волны протеста в Москве. Илью осудили на три года (согласно статье 190).

          Если читатель этих скромных воспоминаний захочет из уст Ильи услышать, чем руководствовался  он  в своей жизни, какой силой духа он обладал, найдите в интернете  его заключительное слово (конспект) на суде. После осуждения Илья был отправлен в Кемеровский лагерь.

          В Москве в 521-ую школу поступило предписание свыше провести общее собрание всего коллектива  и единодушно (такая была установка!) осудить врага советской власти Илью Габая. Может быть, теперь Ингеров раскаялся, что брал на работу интеллигентных  учителей? Единодушного осуждения не получилось. Я в это время была в послеродовом отпуске и на собрании не присутствовала. Но приехавшие навестить меня коллеги рассказывали, как убедительно выступила замечательный учитель словесности Валерия Герлин. Она старалась объяснить, что люди выходят на демонстрации, подписывают письма, в том числе и она сама, потому что  не хотят повторения прошлого, не хотят новых репрессий (Валерия и члены ее семьи подвергались репрессиям), не хотят психушек, куда попадают те, кто не угоден властям, не  хотят нового Гулага. Небольшая группа учителей проголосовала  против подготовленного заранее текста осуждения, но, разумеется, он  был принят. На этом и закончился, как мне представляется, период ренессанса в одной отдельно взятой московской школе.

          А Илюша отбывал свой срок. Его переводили из лагеря в лагерь, о нем шла молва как о чудаке, у которого в чемодане были только книги. «Добрый»  следователь разрешил Илье взять книги. Сколько? А сколько Илья пожелает. Понятно, что читать книги, писать стихи и письма друзьям он мог только после изнурительной тяжелой работы. Его письма из лагеря удивительны. Иногда кажется, что это он на свободе, а корреспондент – в неволе и ищет у Ильи поддержки.

          В марте 1971 года он писал моему мужу Эрнсту Красновскому: «….читать детям Пушкина  - занятие счастливое, которое оцениваешь, когда читать невозможно и скоро не предвидится. Я это к тому, что почувствовал, мне кажется, совершенно напрасную у тебя снисходительность к своим занятиям».

          Да. Илья Габай по призванию своему был прежде всего Учитель и Поэт. Но тонкость душевной организации, свойственная «Учителю и Поэту», и сильно развитое нравственное чувство привели  его к борьбе за справедливость  и к столкновениям с  существующим режимом.

          В своем последнем слове на Ташкентском процессе Илья сказал: «Политические вопросы – это не основные интересы в моей жизни. Мои интересы – в других сферах.». Он был освобожден в мае 1972 года. «Но свобода оказалась той же тюремной цепью, только отпущенной подлиннее. Работы не было, а для бывшего политзаключенного, не раскаявшегося к тому же, и быть не могло». Через четыре месяца после «освобождения» Илью вновь начинают вызывать на допросы.

          В июне были арестованы  П.Якир и Красин, находившиеся в самом центре правозащитного движения, близкие друзья Габая. Вскоре после ареста они покаялись в своей деятельности и стали давать в большом количестве признательные показания,  оговаривая  своих друзей и знакомых. Их показания были для Ильи серьезным ударом. «Колебалось и утрачивало прочность того, что прежде было жизненной опорой». И вновь Илью вызывают в органы и требуют от него новых показаний.…Илья добровольно ушел из жизни 20 октября 1973 года. В предсмертной записке он просил близких и друзей простить все его вины:  «У меня не осталось ни сил, ни надежды».        

          Заупокойную службу по нему, неверующему, служили в православном храме, и  в иерусалимской синагоге, и в мусульманской мечети. При прощании с Ильей Юлик Ким сказал: «Лучшие уходят первыми».

          Не стоит… без праведника (село, город, земля наша). »

Галина Евгеньевна Орлова вспоминает о своем коллеге:

 

«Рассказ А.И. Солженицына «Матренин двор» имеет и другое название «Не стоит село без праведника». В словаре Ожeгова мы читаем: Праведник -  это «тот человек, кто в своих действиях руководствуется принципами справедливости, честности, не нарушает правил нравственности».   

 



Hosted by uCoz