Глава 1. Школьные годы
В 1955 году я пошел учиться в 1-ый класс 524-ой школы, в которой Тимофей Георгиевич Климов работал с 1952 года. Во дворе (Б. Строченовский пер. д.15а) я уже что-то слышал о грозном математике по кличке Седой, поэтому сразу заметил Тимофея Георгиевича в коридорах школы. Он уже тогда был совершенно седым, хотя ему было только 50 лет. Один раз я забыл дома ремень от гимнастерки (это было в 1-ом классе) и на перемене Тимофей Георгиевич, проходя мимо меня, остановился, слегка щелкнул внешней стороной указательного пальца по болтающейся одежде и вполне дружелюбно, но с некоторой иронией сказал: "А ремешка-то нет" и пошел дальше. Мне не пришлось учиться у Тимофея Георгиевича в 524-ой школе. К нему попали в 5-ом классе ребята с нашего двора, которые были на год старше меня. Они его боялись (особенно некоторые) но и уважали. Ходили какие-то рассказы о его суровости, но я их уже не помню. Сейчас я думаю, что слухи о грозном и суровом Тимофее Георгиевиче сильно преувеличены.
В конце 8-ого класса учительница математики предложила 4-м ученикам нашего класса, в том числе Славе Вольфенгагену и мне продолжить образование (к тому времени 524-я школа уже стала 8-леткой) у Тимофея Георгиевича, который с 1962 года работал в 521-ой школе. Принял он нас без экзамена, сказав только, что рекомендации Людмилы Аркадьевны ему вполне достаточно. В 9-ом, а особенно в 10-ом классе я учился довольно слабо. И вот в 10-ом, когда дело дошло уже до двоек, как-то на перемене Тимофей Георгиевич подзывает меня и тихим голосом (не помню, чтобы он говорил громко, а тем более кричал) как-то очень аккуратно спрашивает меня о моей пошатнувшейся успеваемости (слов не помню, только эмоции). Я в ответ что-то бормочу, мол, исправлюсь, в заключение слышу (опять же перевожу с эмоционального): "Ладно, верю". Этот разговор продолжался не более 2-х минут, но произвел на меня сильное впечатление. Какие-то усилия я стал прикладывать еще в 10-ом, но окончательно разошелся в 11-ом классе. Ребята уже очень хорошо рассказали о высоком уровне преподавания математики. Поэтому хочу отметить, прежде всего, эмоциональную составляющую. Урок часто начинался со слова - писать (он тихо говорил - писать), и диктовалось условие задачи, которую должен был решать весь класс. Кто первый решит, вызывается к доске (закончил - сразу отвечать). И очень хотелось быть первым. В классе стояла тишина. Тимофей Георгиевич очень быстро определял первого. Стоило только положить ручку, распрямиться - тут же следовал вызов. Доложив свое решение, приходилось отвечать на все вопросы, которые мог задать любой желающий. А желающих было много. Одни спрашивали, как говорит Николай Волчков, "в поисках истины", другими двигало самолюбие или спортивный азарт. Про себя могу сказать, что мне ничто из перечисленного было не чуждо. Приятно было быть первым, но если уж не получилось, можно проявить себя в вопросах и даже вывести отвечающего "на чистую воду". Но обид не было, по крайней мере, по отношению к себе не помню. Такой эмоциональный фон был дополнительным стимулом для изучения математики. Было очень приятно прийти в класс с решенной домашней задачей (а на дом задавались задачи намного труднее, чем в классе), когда большинство эту задачу не решило, и объяснять желающим решение. И я не припомню случая, когда были попытки "зажать" решение.
Заканчивая воспоминания о школьных годах, хочу рассказать об одном случае. Тогда я сидел за одной партой с Игорем Шляховым. И вот, вместе со всем классом решаем задачу (по команде "писать"). И из меня в процессе решения вырывается какое-то выражение (может быть даже не совсем цензурное). Вырвалось тихо, но Шляхов все-таки услышал и начал смеяться. Через некоторое время и на меня напал смех. Вскоре Бурлаков с Копыловым тоже давились от смеха. Шляхов потом говорил, что готов был заржать в полный голос и выскочить из класса. Продолжалось это безобразие довольно долго, но Тимофей Георгиевич никак не реагировал. Потом Тамара Вовк с восторгом говорила о его потрясающей выдержке. Он, как говорится, "и глазом не моргнул". Много лет спустя, (Тимофей Георгиевич уже жил в Чертаново) я рассказал ему эту историю в ответ на его искреннее признание, что ему часто не хватало выдержки в общении с учениками. Упомянул, конечно, про восторг Тамары. Тимофей Георгиевич ничего не ответил, в комнате на некоторое время воцарилось молчание. И мне показалось, а может, так оно и было, что по его щеке ползет маленькая слезинка.
|
