Сайт Тимофей Георгиевич Климов - Учитель математики

В бумагах Тимофея Георгиевича сохранилась анкета для поступающих в МГУ в 1934 году, в которой он дает ответы на 22 вопроса. На вопрос: «Который раз подаете в ВУЗ?» Ответ был: третий. Тимофей Георгиевич рассказывал мне, что экзамены ему удавалось сдать на отлично, но зачисление в студенты проводилось по классовому признаку: сначала шли дети рабочих, затем дети крестьян-бедняков и только после этого дети крестьян-середняков, к которым относился и он. В результате до него очередь не доходила. Со второй попытки ему все же удалось поступить, но всех поступивших отправили в колхоз на уборку урожая, и потом как-то получилось, будто они не студенты, а просто вольнонаемные работники в колхозе.

В конечном итоге Тимофей Георгиевич поступил в Московский областной педагогический институт, но общежитие ему не предоставили. Тогда Тимофей Георгиевич принял такое решение: днем он все равно будет находиться в институте на занятиях, а ночевать можно и на вокзале. Пару ночей он действительно провел на вокзале, но затем однокашники нашли ему жилье: в комнате площадью 11 квадратных метров жили муж с женой и трое квартирантов, свободным оставался сундучок. Его-то и снял Тимофей Георгиевич. На сундучке можно было спать, и таким образом появилось место для ночлега.

Тимофей Георгиевич считал вполне оправданными те чрезмерные усилия, которые ему пришлось прилагать для получения образования. Его тяготило собственное невежество и узость кругозора – результат, как он считал, его жизни в деревне. В 80-е годы он как-то рассказывал, что в деревне купил себе велосипед без тормозов и не подозревал, что тормоза вообще должны быть. Когда я рассказал об этом маме – она приходилась ему племянницей и жила в той же деревне Новые Головачи, - она воскликнула:

- Так вот почему он тогда все время падал и разбивался! Прошло более полувека, но она помнила, что в те времена ее дядя ходил с синяками и ссадинами, и только теперь, после 1983 года, узнала, в чем было дело. А когда Тимофей Георгиевич первый раз приехал в Москву, то ему представлялось, что трамвай движется потому, что как-то отталкивается своим дуговым токоприемником от контактного провода.

Вот такие проявления недопустимого невежества и толкали его к получению знаний. Мама же рассказывала, что учился он очень хорошо и не получил диплом с отличием только потому, что имел тройку по педагогике. Я спросил об этом его самого, и он ответил, что педагогика – не наука. Такого же мнения придерживалась и моя мама.

Как и Тимофей Георгиевич, она тоже была преподавателем математики в средней школе. Их связывали не только родственные отношения, но и профессиональные интересы. По воскресеньям мне приходилось слушать их многочасовые обсуждения различных, не совсем ясных для меня тонкостей алгебры и других преподаваемых в средней школе математических наук. Тимофей Георгиевич доставал с полок книги и показывал маме, как разные авторы давали неодинаковые ответы на ее вопросы. Он же предлагал свои решения. Хотя мама в те времена уже имела 15 лет педагогического стажа, она считала, что более высокому уровню преподавания она обязана "дядюшке", как она называла Тимофея Георгиевича. Даже я запомнил одно его техническое правило, которое он однажды сформулировал так:

В 1952 году, когда мы переехали в Московскую область, Тимофей Георгиевич уже четыре года жил в учительском общежитии около гостиницы “Балчуг”. В комнате, которую можно увидеть и сейчас, кроме него, было еще три человека, и Тимофей Георгиевич рассказывал, что одно время они так пристрастились к преферансу, что расписывали пульки до утра. Извлек его оттуда директор школы №524. Чтобы переманить Тимофея Георгиевича к себе, он устроил нелегальное улучшение жилищных условий: поселил его в школьном туалете. Мы с мамой часто приезжали в этот туалет в гости к Тимофею Георгиевичу. Справа от входа в ряд торчали из пола забитые деревянными пробками трубы от унитазов, в воздухе чувствовался слабый запах уборной. Но жилплощадь была обширная.

Как известно, с 1943 по 1954 год в крупных городах мальчики и девочки обучались раздельно, а с 1954/55 учебного года снова было введено совместное обучение. И в школу, где работал Тимофей Георгиевич, должны были прийти девочки. Туалет нужно было освободить. Тимофею Георгиевичу пришлось переселиться в пионерскую комнату, где он прожил до 1956 года, а затем, наконец, получил комнату в коммунальной квартире на Таганке.

В этой квартире ему не повезло с соседом, который злоупотреблял спиртными напитками и в пьяном виде ходил по карнизу шестого этажа. Оттуда через окно он не раз попадал в комнату Тимофея Георгиевича. Плащ, ботинки и прочую одежду Тимофея Георгиевича, висевшую в стенном шкафу в коридоре, сосед украл и пропил. Обстановка в квартире сложилась неспокойная. На этой почве у Тимофея Георгиевича случился инфаркт, но просить себе другую жилплощадь или какие-то льготы он не умел. Наконец моей маме удалось устроить обмен, и Тимофей Георгиевич поселился в том же доме на Севанской улице, где раньше жила она. Позже она выхлопотала Тимофею Георгиевичу как участнику войны улучшение жилищных условий. В маминых бумагах я нашел копию ходатайства от школы №521, где сказано:

"Климов Т.Г. работал учителем в течение 42 лет, пройдя путь от учителя начальной школы до преподавателя математики старших классов школы с углубленным преподаванием математики. Вплоть до ухода на пенсию тов. Климов Т.Г. работал в школе №521. Тимофей Георгиевич – высококвалифицированный, талантливый учитель, хорошо знающий и любящий детей. Ученики тов. Климова получили глубокие и прочные знания, многие из них впоследствии избрали математику своей специальностью.

За плодотворную педагогическую деятельность тов. Климов неоднократно награждался грамотами районного и городского Отделов народного образования, а также значком “Отличник народного просвещения”. Много сил, внимания тов. Климов уделял, работая с молодыми учителями, передавая им свой богатый опыт и педагогическое мастерство”.

Хотя в 50-х годах все мы жили стесненно, но у меня осталось впечатление, что в целом было веселее, чем впоследствии. Мы по-прежнему придерживались деревенского обычая по праздникам собираться всем вместе и три раза в году по очереди встречались у тети Маруси, у нас и у Тимофея Георгиевича. Победителем в соревнованиях на лучшее угощение был Тимофей Георгиевич. Хотя он не увлекался спиртным, но вместе со всеми и выпивал и пел песни за столом: “Дам коня, дам кинжал, дам я шашку свою …”. Он был любителем вокального искусства, и, когда в 1964 году в Москву на гастроли впервые приехала миланская опера «Ла Скала», он в несколько раз переплачивал за билеты и ходил с моей мамой на все представления. Мама считала такие большие траты неразумными, а он говорил:

- Другие пропивают, почему же я не могу доставить нам удовольствие слушать пение мастеров? Он и мне купил долгоиграющие пластинки с записью оперы “Сказка о царе Салтане”, надеясь пробудить во мне интерес к классическому пению. Но я тут что-то “не раскрылся”, если употребить выражение нашего знаменитого в прошлом футболиста Федотова.

К вокальному искусству меня влекло очень слабо, и приблизительно так же слабо Тимофея Георгиевича влекло к спорту. Интеллектуальное развитие занимало его больше всего. Он считал, что каждый человек должен быть хорошим специалистом в своей области. После пребывания в Германии в 1945 году он также пришел к выводу, что в России людям не хватает той предельной добросовестности, которая свойственна немцам, и что достижения в любой сфере жизни в основном зависят от этого качества.

Мама рассказывала, что в вопросах своей профессиональной деятельности он проявлял редкое упорство и однажды половине класса поставил двойки, так что возник вопрос о снятии его с работы. К нему на урок приехали аж представители райкома партии, которые затем не высказали ни одного замечания, а только заявили: "Очень высокие требования".

Мама считала Тимофея Георгиевича знатоком своего дела, но он мне однажды пожаловался, что так и не стал достаточно квалифицированным специалистом. В педагогической среде он, по-видимому, имел авторитет, хотя я не могу оценить насколько большой. Правда, Тимофей Георгиевич получил звание "Отличник народного просвещения". А еще я нашел в его документах вот такую записку директора школы, написанную где-то в 1945-47 годах:

"Тимофей Георгиевич! Из разговоров со своими учителями я узнал, что Вы когда-то работали в расторгуевской средней школе №6, и осмелился предложить Вам вернуться в нашу школу.

Гарантирую обеспечить Вас достаточной нагрузкой (не менее 24 часов) в 8-10 классах, снять пока частную квартиру с полной оплатой ее и обеспечением топливом. Впоследствии есть надежда предоставить квартиру в учительском доме, который намечено в Расторгуеве построить.

Хотя спортом Тимофей Георгиевич никогда не занимался и даже несколько сторонился от увлечения им в качестве болельщика, выглядел он всегда подтянутым и стройным. Все последние 40 лет я помню его худощавым и довольно сильным физически. На даче, которую он снимал много лет, он самостоятельно вскапывал огород, когда ему было уже за восемьдесят.

Эту дачу он стал снимать лишь в последние годы работы в школе, а раньше ездил отдыхать на юг или еще куда-нибудь. Когда мы жили в Смоленской области, мама приглашала его к себе, и сохранилось ее письмо от 15 июля 1949 года, отправленное в Сочи, где тогда отдыхал Тимофей Георгиевич:

В 1958 году, когда мы уже шесть лет жили в Подмосковье, было решено ехать на юг втроем. При этом договорились встретиться за час до отправления поезда на Курском вокзале в подземном тоннеле, из-за чего затем случилось приключение с неожиданным поворотом событий. Мы с мамой приехали, как и договаривались, долго ждали, но Тимофей Георгиевич что-то не появлялся. Это был первый случай в его жизни, когда он опаздывал: он всегда был точным и надежным в исполнении любых обещаний.

Билеты были у нас на руках, и за 10 минут до отправления поезда мы прошли в вагон, надеясь, что он все же придет в последнюю минуту. Но он не пришел, и мы уехали.

Получилось нелепое положение: мы едем на юг, хотя не знаем, что произошло. Мама плакала, подозревая какой-нибудь несчастный случай, гадала на картах и говорила: « А по картам выходит, что он должен нас встречать».

Но это ее не успокаивало. Отъехали уже далеко от Москвы, когда пошел очень мелкий и редкий, едва заметный дождик. И вдруг поезд остановился на разъезде, и нам сообщили, что впереди размыло 5 километров железнодорожных путей. Я слышал разговор среди пассажиров, что с окрестных сел собрали несколько тысяч человек и спешно все восстанавливают. Двое суток мы простояли на этом разъезде, когда наконец дорогу починили и поезд двинулся дальше. Мы приехали в Сочи, стали выходить из вагона, и тут вдруг кто-то меня хватает, поднимает и прижимает к своей колючей щеке. Смотрю – а это наш Тимофей Георгиевич живой и здоровый!

Оказалось, что на Курском вокзале два переходных тоннеля (потом построили еще третий). Мы ждали в одном, а Тимофей Георгиевич – в другом. Не дождавшись нас, он отправился на нашу квартиру выяснять причину, и соседи заявили, что мы уехали. Он почувствовал, что произошла какая-то ошибка, взял билет на самолет и прилетел в Сочи. Пришел встречать нас на вокзал, а поезд опаздывал. Потом пронесся слух, что произошло крушение. А Тимофей Георгиевич так и прождал нас двое суток на вокзале, не зная, живы ли мы.

"Виктор! Я ждал тебя в Перхушково, приезжал к тебе 2/VII, но не застал. Приехал бы еще, но у меня гостила Катя с детьми. Приезжай в Перхушково или напиши о своих делах".

А в письме, присланном мне через неделю, 13 июля, снова сказано: "Ко мне в Перхушково приезжай в любой день кроме вечера субботы и всего воскресенья – в эти дни я бываю дома в Москве".

Так особо настойчиво он приглашал меня, наверное, потому, что я приезжал очень редко. Самыми частыми его гостями из родственников были моя мама и двоюродная сестра Галя. Вот его письмо маме от 1 августа 1968 года (датирую по почтовому штемпелю на конверте):

"Шура и Витя! Приезжайте собирать грибы. Взять с собой надо только закаточную машинку – банки есть, крышки тоже – и обрабатывать сбор можно у меня в Перхушково. Можно будет ходить с утра в лес, после обеда перерабатывать, если будет сбор. Сейчас, говорят, грибов много. Приезжайте с расчетом пробыть столько, сколько будут попадаться грибы. (…) С собой взять синтетический коврик, теплые носки, теплое белье, плащ для леса. Т.К." (Многоточие я поставил в том месте, где приведено расписание поездов).

В 1980-83 годах Тимофей Георгиевич жил в пяти минутах ходьбы от мамы, а когда затем переехал в Северное Чертаново, она стала ежедневно звонить ему в 21 час. В 1993 году они перенесли время этих проверок на 20 часов. И вот 23 ноября в 20.55 Тимофей Георгиевич сообщил мне по телефону, что мама ему не позвонила и он ей тоже что-то не может дозвониться. Надо было съездить и выяснить в чем дело. Я нисколько не встревожился, а решил заодно отвезти маме кастрюлю, которую она мне давала, и смазочное масло для швейной машинки, которое она просила. Приехал и понял, что нужно взломать дверь: мама лежала на кушетке без сознания и вскоре на моих глазах скончалась от инсульта.

Просматривая впоследствии старые письма, я обнаружил, что это был не первый случай, когда в тяжелую минуту ближе к ней оказывался Тимофей Георгиевич, а не я – поставленный природой ближе всех. Вот его письмо ко мне от 27 марта 1973 года:

"Витя! Твою маму в понедельник 26/III под вечер взяли в больницу и сразу же сделали операцию – гнойный аппендицит – заболевание серьезное. Я был у нее в понедельник и сегодня во вторник. Меня не пустили. На записочку ответила: «Самочувствие нормальное». Завтра в среду прием посетителей …"

И далее указаны часы приема, адрес, как ехать. В 50-х годах, когда я был еще маленьким и Тимофей Георгиевич так и называл меня Маленький, мама несколько раз лежала в больнице, и на это время все заботы обо мне он брал на себя. Потом, после выхода на пенсию, когда маме понадобилось уехать и пропустить несколько рабочих дней, он проводил за нее уроки. Теперь, когда она скончалась, а он, полуслепой бессильный старик, уже не мог ничего сделать, он предлагал мне денежную помощь.

27 ноября в день похорон он приехал на мамину квартиру и привез цветы. Галя поставила стул около гроба, он сел и заплакал. Потом мы долго не могли найти его шапку, которая оказалась в ванной комнате на стиральной машине. Это была его последняя самостоятельная поездка по городу. 17 декабря я привез одежду Тимофея Георгиевича, которая хранилась у мамы. Он выглядел больным и говорил, что у него “жесточайший насморк”. Больше здоровым я его не видел, и у меня осталось впечатление, что внезапная кончина мамы слишком сильно подействовала на него, уже совсем старого человека.

По паспорту день рождения Тимофея Георгиевича 30 августа 1905 года, но это вряд ли соответствует действительности. В местности, где он родился, сгорела церковь, в которой хранились записи о рождении, и в результате все наши старшие родственники из Новых Головачей имеют восстановленные свидетельства с приблизительными датами.

Наверное, из-за этого Тимофей Георгиевич никогда своего дня рождения не отмечал. Мама звонила и поздравляла его по телефону, а в юбилейные годы мы приезжали с ней вместе, привозили подарки и устраивали праздничный ужин. Когда на юбилее в 1985 году я достал свой аппарат, он сказал:

И от юбилея, который мы отмечали в 1990 году, тоже остались фотографии, где он вместе с моей мамой, – последние при их жизни. В 1993 году мама нарушила этот обычай и поехала к нему одна, наверное, чтобы не тревожить меня своими предчувствиями. Он спрашивал про меня, и она сказала, что я приеду на юбилей. Такой ход событий казался мне тогда наиболее вероятным.

Тимофей Георгиевич был самым младшим из 18-ти братьев и сестер. 6 из них умерли в детстве от инфекции, которую мама называла “испанкой”. Ее младшая сестра, моложе мамы на 10 лет, помнит уже лишь 9 братьев и двух сестер, а до старости дожило 6 человек.

После учебы в школе Тимофей Георгиевич закончил курсы подготовки преподавателей ФЗУ и в 1924 году – педагогический техникум в городе Рославле Смоленской области. В течение семи лет он преподавал в школе первой ступени, один год учился на курсах повышения квалификации и затем 2 года работал в металлургическом техникуме в городе Лысьва (это западная часть Среднего Урала). В 1938 году закончил институт и 13 декабря 1939 года получил “Аттестат на звание учителя средней школы”, который сохранился в его бумагах.

В августе 1941 года Тимофея Георгиевича мобилизовали в армию, и в октябре он принял присягу. В феврале 1943 года он имел звание младшего сержанта и занимал должность телефониста, а в июне 1945 в звании старшего сержанта заведовал делами 862-го стрелкового полка. Демобилизован на основании закона ВС СССР от 23.06.45 года. Получил три медали и орден Красной Звезды.

Перед войной у Тимофея Георгиевича была комната в Расторгуеве (станция по Павелецкой дороге), которую во время войны занял другой жилец. В бумагах Тимофея Георгиевича сохранилось постановление районного прокурора от 29 августа 1945 года «об освобождении этой жилплощади для проживания в ней т. Климова Т.Г.». Но заместитель прокурора Московской области это решение отменил. Вот что сказано в его постановлении от 22 октября 1945 года:

"Из имеющихся в деле данных видно, что хотя Вы до призыва в Красную Армию и были прописаны на указанной выше жилой площади, но фактически проживали с семьей по Набережной ул. в доме №15, где проживаете и в настоящее время, …и право на площадь можете доказать только в судебном порядке".

Из последних сорока лет жизни Тимофея Георгиевича наиболее трудными мне представляются 1965-68 годы, когда он уже давно жил в своей комнате на Таганке. Здоровье его перед выходом на пенсию пошатнулось, он часто брал больничный лист, и в результате удовлетворительная пенсия не получалась. Он отработал еще год, но до максимальной пенсии в 120 рублей все же немного не дотянул.

Тогда же он рассказал мне, как однажды поехал на работу, уже вышел из метро и тут обнаружил, что на одной ноге надета сандалия, а на другой – домашний тапочек. Времени, чтобы вернуться назад и надеть вторую сандалию, не оставалось. Он бросился к обувному магазину, но тот еще не открылся. Сев на лавочку и подумав, Тимофей Георгиевич нашел такой выход: перевязал обутую в тапочек ногу, будто она больная, и в таком виде явился в школу.

После выхода на пенсию он мне говорил, что достиг такого возраста, когда в любой момент может “хватить кондрашка”. А Галя мне рассказывала, что в то время у родных появилась мысль купить на дачу какой-нибудь старенький холодильник, но Тимофей Георгиевич считал, что жить ему осталось немного и нет смысла слишком основательно устраиваться. Холодильник он так и не купил, но позднее обстоятельства улучшились, и годы его продлились...