Глава 3. 1967 год. Первая поездка к Тимофею Георгиевичу
Конец января 1967 года. Стоят трескучие морозы за 25 градусов. Но на сердце все равно светло и радостно – сдана первая сессия в институте! И тогда Галя Алексеева – именно она была заводилой и в школьном комитете комсомола, и в школьном радиокомитете, где мы работали вместе с ней, Толей Гусаровым и Леной Рыбинской – вдруг предложила: «А давайте съездим к Тимофею Георгиевичу домой». Она узнала, что Тимофей Георгиевич, после того, как выпустил наши классы, ушел на пенсию. Его адрес ей был тоже известен. И вот, прихватив с собой торт, а также пластинки оперы П.И. Чайковского “Пиковая дама” – было известно, что Тимофей Георгиевич любит оперную классику – мы приехали на Таганку и разыскали его дом и квартиру. Мы – это Галя Алексеева, Толя Гусаров и я.
Дом, в котором жил Тимофей Георгиевич, был старой “сталинской” постройки – кирпичный, с высокими потолками. Освещение на лестничной клетке горело очень тускло, так что вышедший на звонок хозяин не сразу смог разглядеть визитеров. А когда разглядел и узнал, то несказанно удивился.
Он жил в коммунальной квартире, дверь в его комнату была первой по коридору, рядом с входной квартирной дверью. После того, как мы сняли зимнюю одежду и обувь, он попросил нас немного подождать в коридоре, а сам ушел наводить порядок в комнате. Так он поступал и потом, во время других наших приездов, потому что телефона в квартире не было, и предупредить его о наших посещениях было невозможно.
Минут через пять он пригласил нас в комнату. Мое внимание сразу привлек книжный шкаф, плотно уставленный книгами: здесь стояли и Большая Советская Энциклопедия, и полные собрания сочинений, в частности, шеститомник Блока, и книги по математике. Кроме того, над диваном громоздилось некоторое подобие стеллажа из фанерных посылочных ящиков, заменявших книжные полки, также плотно заполненных книгами. Чешские, а потом и отечественные разборные книжные полки появились в продаже несколько позже, так что ему приходилось пользоваться подручным материалом.
В комнате еще стояли кровать, диван, буфет, круглый обеденный стол в средине комнаты и письменный у окна. По своему виду и обстановке, по своему духу это было типичное жилище одинокого советского интеллигента.
Тимофей Георгиевич приготовил чай, мы сели за стол, и вот тут-то все и началось. Мы помнили, насколько строгим и неприступным был Тимофей Георгиевич в школе. И вот сейчас он опять, как когда-то на уроках математики, вновь все перевернул в нашем представлении – оказался настолько радушным и заботливым хозяином, таким интересным и внимательным собеседником, что мы, позабыв обо всем, с головой окунулись в водоворот беседы.
С Тимофеем Георгиевичем было очень интересно разговаривать, обсуждать различные проблемы, его было очень интересно слушать. По каждому вопросу он имел свое вполне определенное мнение и весьма аргументировано его излагал. Он обладал прекрасной памятью и легко извлекал из нее детали исторических событий, подробности вопросов, связанных с литературой, искусством, проблемами политики. А если учесть, что вся жизнь нашего советского государства прошла у него перед глазами – революция, продразверстка, раскулачивание, создание колхозов, репрессии, Великая Отечественная война, Сталин, Хрущев и вот теперь Брежнев, то лучшего свидетеля эпохи и представить было трудно.
Когда мы говорили о войне, то он в подтверждение своих позиций приводил цитаты из переписки Сталина с Черчиллем, когда затрагивали вопросы литературы, то ссылался, например, на воспоминания Горького о встрече с Львом Толстым. Здесь же рядом, на полках, как немые свидетели, стояли книги, готовые подтвердить все им сказанное.
Тимофей Георгиевич внимательно следил за современной политикой. У него был старенький ламповый приемник, с помощью которого он ловил “голоса”, причем старался выбирать не одиозные, типа “Голоса Америки”, а те радиостанции, которые давали более-менее объективную информацию, в частности, Би-Би-Си. Он говорил, что от этих передач ему нужны факты, а уж интерпретировать их он сможет и сам.
Тимофей Георгиевич очень подробно распрашивал нас о наших делах. Надо сказать, что он никогда не изменял этому правилу и в дальнейшем, при последующих посещениях. Мы, как могли, старались удовлетворить его интерес. Галя поступила в МИФИ на факультет “В” (если мне не изменяет память, он тогда назывался “Факультет вычислительной математики и кибернетики”). Мы с Толей поступили в МФТИ. Он – на факультет “Физической и квантовой электроники”, а я – на факультет “Радиотехники и кибернетики”. Рассказали, какие предметы нам преподают, в каком объеме, насколько интересно.
Вспомнили остальных ребят из наших классов, те вузы, в которые они поступили – МГУ, МИФИ, МЭИ, МАИ, МВТУ им. Баумана, МИЭМ, МИСИ, МИСиС и т.д. В целом, поступление было практически стопроцентным. И, конечно, основная заслуга в этом принадлежала Тимофею Георгиевичу. Он, правда, только отмахивался, когда ему об этом говорили.
Наша беседа шла полным ходом, торт был уже поглощен и был выпит не один чайник чая. Когда же мы в первый раз посмотрели на часы, то оказалось, что уже половина второго ночи (а приехали мы около семи вечера). Тимофей Георгиевич сказал, что никуда он нас по такому морозу и в такой поздний час не отпустит. Он дал нам двухкопеечные монеты – около его подъезда был телефон-автомат – мы спустились и предупредили своих родителей, что остаемся ночевать. Гале было постелено на диване, мне и Толе – на полу. Мы легли спать и все никак не могли прийти в себя от того, насколько быстро пронеслись эти шесть с лишним часов.
Утром, проснувшись, подумали, что вот уж сейчас-то, точно, попьем чайку – и по домам. Излишне утруждать своим присутствием пожилого учителя совсем не хотелось. Но не тут-то было. Опять мы попали под обаяние Тимофея Георгиевича, опять не могли оторваться от его вопросов, от его живого неподдельного интереса к жизни, а также к нам, его ученикам
В середине дня позвонили Володе Панькову и Лене Рыбинской, они приехали, и чаепитие разгорелось с новой силой. Наученный опытом предыдущего дня, я все же изредка посматривал на часы, но всякий раз, когда мы говорили
– Тимофей Георгиевич, нам, наверное, уже пора, – слышали в ответ –
– Конечно, ребята, конечно, смотрите сами … Я понимаю, у вас дела, я не могу вас задерживать. Смотрите …
После этих слов как-то неудобно было уходить от учителя, которому было, по-видимому, интересно с нами, и беседа продолжалась дальше. В общем, ушли мы только пол-одиннадцатого вечера и только потому, что оставаться на повторный ночлег было бы уже совсем неприлично.
Это посещение очень многое добавило к моему представлению о Тимофее Георгиевиче. Раньше мы знали его только как прекрасного преподавателя, замечательного учителя математики, передававшего нам свои знания. Однако, между ним – учителем – и нами – его учениками – была определенная дистанция. Ее не могло не быть, таковы законы того школьного жанра, в котором происходило наше с ним общение. Теперь же эта дистанция, благодаря, прежде всего, его действиям, потихоньку стала истончаться. Обратная связь – от нас к нему, – которая прежде заключалась, главным образом, в проверке усвоения нами учебного материала, теперь становилась все шире.
Оказалось, что и мы в какой-то степени могли быть интересными для него. Тимофей Георгиевич задавал вопросы, спрашивал наше мнение относительно тех или иных моментов, которые, видимо, волновали и его самого. Ему интересно было наблюдать, как происходит наше взросление, личностное и профессиональное становление, интересно было представлять, с чем сталкиваемся мы, его ученики, вступая в самостоятельную взрослую жизнь.
Следует также отметить его радушие и гостеприимство. В первые годы после школы наше застолье ограничивалось, как правило, чаепитием. Стоило лишь выпить чашку, как Тимофей Георгиевич тут же наливал еще. В итоге мы покидали его квартиру настолько переполненные чаем, что нас “спасал” только небольшой скверик, который находился рядом с его подъездом и был довольно плотно засажен кустами.
В дальнейшем, он пытался разнообразить стол, угощая нас горячим шоколадом. Но через некоторое время, когда, с его точки зрения, мы стали достаточно взрослыми, “чайный стол” был заменен на более традиционный вариант русского застолья.
Информация о том, что с Тимофеем Георгиевичем можно пообщаться в неформальной обстановке довольно быстро распространилась среди учеников наших классов. Я по воскресеньям занимался в читальном зале библиотеки ЗИЛа, расположенной недалеко от моего дома. Туда также заходили Володя Богомолов, Витя Зубарев, Игорь Бурлаков и Володя Паньков. О нашей поездке к Тимофею Георгиевичу узнали они, а также и другие наши одноклассники. Они тоже стали навещать нашего учителя.
Надо сказать, что у Тимофея Георгиевича была очень хорошая память, по-видимому, свойственная всем математикам. Он прекрасно помнил своих учеников, причем, не только в первые годы после выхода на пенсию, но и в гораздо более позднее время. Потом, когда мы стали навещать его семьями, ему не составляло труда запомнить, как зовут наших жен, детей, какие у кого интересы, слабости, проблемы.
О каждом из нас у него, естественно, было свое, вполне определенное представление, которое он, будучи очень тактичным человеком, не высказывал ни в глаза, ни, тем более, за глаза. Тем удивительней история, которая произошла во время его посещения Володей Богомоловым и Витей Зубаревым и которую я передаю со слов Вити.
Когда до Богомолова дошла очередь рассказывать о себе, то он с гордостью заявил, что поступил в МИФИ.
– В МИФИ ошиблись! – мгновенно отреагировал Тимофей Георгиевич.
Что заставило его в такой достаточно резкой форме высказать свое мнение о Володе, не знаю. Думаю, что его большой жизненный опыт и наблюдательность позволили ему составить вполне адекватное впечатление о своем бывшем ученике, и в тот момент он просто не посчитал необходимым его скрывать.
У психологов есть такое понятие – “бросить вызов”. Это значит, что в ситуации, когда ты уже не можешь непосредственно повлиять на поступки или поведение какого-либо человека, то, чтобы хоть как-то его образумить, остается только одно – со всей прямотой довести до него свое мнение о нем. Возможно, именно это и сделал тогда Тимофей Георгиевич.
|
