Глава 6. Квартирный вопрос
Если верить классику, то именно квартирный вопрос “испортил” москвичей. Хотя само понятие москвич не представляется мне сколько-нибудь однозначным и определенным. Коренных москвичей в Москве почти не осталось. А у тех, кто приезжает в Москву на постоянное место жительства, совсем разные цели и задачи. Кто-то едет в столицу за образованием, знаниями, культурой, а для кого-то она ценна лишь тем, что дает возможность выгодно устроиться, приобрести нужные связи и знакомства, обзавестись московской пропиской. Естественно, что образ жизни, культурный уровень, поведение, манеры у тех и других, как правило, совершенно различны.
Детали приезда в Москву Тимофея Георгиевича хорошо описаны в воспоминаниях его внучатого племянника Виктора Сивенкова. Тимофей Георгиевич, будучи еще молодым человеком, готов был ютиться по вокзалам, спать на сундучке в переполненной комнате, лишь бы иметь возможность учиться в институте и приобрести так необходимые ему знания. Необходимые не только для его дальнейшей трудовой деятельности, но и для духовного развития и совершенствования. При этом надо сказать, что в нашей стране высшее образование ни тогда, ни теперь совсем не гарантировало и не гарантирует сколько-нибудь достойный уровень зарплаты, а учительский хлеб, по более поздним признаниям самого Тимофея Георгиевича, был для него очень и очень нелегким.
В 60-е годы – годы нашей учебы в 521 школе, а потом и первых поездок к учителю – значительное большинство москвичей обитало в коммунальных квартирах. Хотя проект “Черемушки” с его пятиэтажными домами и малогабаритными квартирами разворачивался и “набирал ход”, все же одинокому человеку надеяться в то время на получение отдельной квартиры было, вообще говоря, нереально.
Но и жизнь в коммуналке могла сложиться по-разному, все зависело от соседей. По своему опыту могу сказать, что c некоторыми соседями живешь душа в душу, и потом, после переезда, продолжаешь общение как с самыми близкими людьми. Однако бывают соседи и другого типа. К сожалению, именно такие люди попались Тимофею Георгиевичу в его коммунальной квартире на Таганке.
Вместе с ним в квартире жила еще одна семья. Сосед, мужичонка лет пятидесяти пяти, небольшого росточка (совсем по поговорке “Мал клоп, да вонюч”) был жутким пьяницей. Он тянул из дома и пропивал не только свои вещи, но прихватывал также и то, что можно было украсть у соседа. Тимофей Георгиевич, правда, об этом нам ничего не говорил. Основное беспокойство, по его словам, доставлял ему работавший на всю мощь соседский телевизор.
Надо сказать, что хотя дом, в котором жил Тимофей Георгиевич, и выглядел внешне очень представительно, звукоизоляция в нем была никуда не годной. Я в то время жил в примерно таком же доме и прекрасно помню, что звуки неслись в комнату со всех сторон – слева, справа, сверху и снизу. В молодости при крепких нервах это беспокоит не очень сильно. Но пенсионеру, да еще привыкшему к более гармоничным сочетаниям звуков, переносить такую нагрузку было очень тяжело.
Как-то раз Тимофей Георгиевич спросил меня, нельзя ли, используя возможности радиотехники, сделать так, чтобы слышимость телевизора соседей была поменьше. Я проконсультировался у друзей, и они дали мне радиодетали и схему, собрав которую, можно было “отправить” соседский телевизор в долгий ремонт. Когда я рассказал об этом Тимофею Георгиевичу, то он категорически отказался от подобного варианта.
– Нет – говорил он, – зачем портить телевизор. Мне главное, чтобы их не было слышно.
Проблемы в отношениях с соседями, видимо, и были той основной причиной, по которой Тимофей Георгиевич переехал на Севанскую улицу. По сравнению с Таганкой это была довольно-таки отдаленная окраина – от метро “Каширская” нужно было еще 7 – 8 остановок ехать на автобусе. Зато отдельное жилье, пусть и чрезвычайно малогабаритное.
Если говорить по совести, то тех, кто проектировал такие дома и квартиры, надо было судить и приговаривать к пожизненному проживанию в них. Смотрите сами: прихожая примерно в два квадратных метра, из которой две двери ведут в санузел, а также имеется проход направо, собственно в комнату; затем комната площадью около десяти-двенадцати метров, из нее еще один проход (уже налево) в кухню площадью, опять же, около двух квадратных метров. Эта кухня являлась как бы продолжением санузла и “пряталась” за ним. В ней кроме двухконфорочной газовой плиты и маленького холодильника ничего другого поместиться в принципе не могло. Словом, квартира представляла собой типичный “горшок ручкой внутрь”. Говорили, что этот дом был построен как некоторый вариант общежития – все по минимуму, но раздельно.
Я знал этот район, потому что как раз по Севанской улице, мимо этого дома проходит дорога на Котляковское кладбище, где похоронены мои родители. И сейчас, уже много лет спустя, когда по всей Москве идет снос более комфортабельных хрущоб и застройка освободившихся площадей новыми многоэтажными зданиями, эти дома-муравейники остаются стоять, никто их не трогает.
Несколько лет Тимофей Георгиевич жил в этой сверхмалогабаритной квартире, пока, наконец, не переехал в Северное Чертаново. В те времена это был новый элитный микрорайон, не чета первозданным Черемушкам. Он и внешне выглядел очень презентабельно, и квартиры там были хорошие, некоторые даже двухэтажные. Рядом, в нескольких минутах ходьбы, находилась станция метро “Чертановская”.
Хлопотала за Тимофея Георгиевича его племянница, мать Виктора Сивенкова, а квартиру ему дали к юбилейной годовщине Победы как ветерану Великой Отечественной войны. Получение этой квартиры воспринималось всеми учениками Тимофея Георгиевича как настоящее торжество справедливости – прекрасные однокомнатные апартаменты на 23 этаже 24-х этажного дома с высокими потолками, большой кухней и балконом.
Именно здесь условия для наших встреч с Тимофеем Георгиевичем стали самыми лучшими. Если прежде мы навещали его, чаще всего, небольшими группами по 2 – 3 человека (больший состав легко превращал комнату в подобие железнодорожного купе), то теперь мы могли собраться в гости к учителю заметно более многочисленным коллективом. Главное, чтобы наши “набеги” не были слишком утомительными для хозяина.
В квартире стоял телефон, так что можно было созвониться и обговорить удобное для него и для нас время посещения. Как раз в Северное Чертаново я стал чаще ездить с ребятами из нашего класса, при этом у нас появилась возможность более тесного общения не только с Тимофеем Георгиевичем, но и друг с другом.
Обычно, условившись обо всем заранее, мы встречались либо на станции метро “Чертановская”, либо прямо в фойе дома Тимофея Георгиевича. Несколько раз вместе с нами ездила и Галина Евгеньевна. Поднимались на 23 этаж, где нас уже ждал радушный хозяин, и приступали к подготовке праздничного стола. Тимофей Георгиевич обязательно доставал из своих запасников деликатесы, которые ему выделялись в заказах как участнику войны – баночку красной икры, шпроты, а в первые годы после переезда, когда еще были силы ходить в лес, и грибы собственного приготовления. Мы раздвигали стол, чистили и ставили варить картошку, нарезали прочую снедь, и, когда все было готово, усаживались и поднимали бокалы с “рябиновкой”. Первый тост, как ни протестовал Тимофей Георгиевич, всегда был за него.
Именно на квартире в Северном Чертаново были сделаны несколько последних фотографий Тимофея Георгиевича и одна наша общая фотография с ним и Галиной Евгеньевной, которые я при описанной ранее встрече с Ингеровым показывал ему. Тимофей Георгиевич по-прежнему не любил фотографироваться, кроме того, у него болели глаза, так что долго выдерживать блики вспышки ему было тяжело.
Как мне казалось, Тимофей Георгиевич дорожил теми отношениями, которые установились у него с нами, его учениками, и очень чутко реагировал на любое проявление заботы и беспокойства о нем. Как-то раз Лида Гагарина (Салтыкова) в очередной наш приезд подарила ему носки. Вроде бы, обычный простой подарок. Но надо было видеть, как потеплели его глаза. Сколько раз он потом вспоминал об этом и очень трогательно и сердечно отзывался о Лиде.
Другой пример связан с Володей Фастовским (Васильевым). Тимофей Георгиевич собирался ложиться в глазную больницу на операцию. Узнав об этом, Володя предложил свою помощь.
– Тимофей Георгиевич! Давайте я поеду с Вами.
Когда мне Тимофей Георгиевич рассказал об этом, я сначала не понял, зачем Володе нужно сопровождать его в больницу. Но он мне объяснил: одно дело, когда пожилой человек, к тому же плохо видящий, появляется в больнице один, и совсем другое, когда рядом с ним мужчина, офицер, способный постоять за его интересы. Отношение персонала может быть совершенно иным. Не помню уже, отвозил Володя Тимофея Георгиевича в больницу, или нет, но благодарность за его беспокойство, за желание помочь, у Тимофея Георгиевича осталась очень надолго.
За эти годы, бывая много раз у Тимофея Георгиевича, мы почти не пересекались с его родственниками и знакомыми, которые тоже иногда приезжали к нему в гости. Тимофей Георгиевич очень не любил, как он говорил, “мешать компании”. И поскольку в квартире в Северном Чертаново был телефон, то “развести” посетителей не представляло особого труда.
Раньше, когда он жил на Таганке, мы, приехав, два раза заставали у него гостей. Один раз это были пенсионного возраста женщина с мужчиной, скорее всего, его ровесники. Они, видимо, сидели у Тимофея Георгиевича уже довольно продолжительное время и сразу же после нашего появления засобирались и ушли. Другой раз мы застали внучатую племянницу Тимофея Георгиевича – Наташу, примерно нашу ровесницу. Она сама из Брянска, а в то время, кажется, училась в Москве и, по-видимому, заехала к Тимофею Георгиевичу, собираясь у него переночевать.
Из самых близких родных у Тимофея Георгиевича к концу его жизни осталось три внучатых племянницы и один внучатый племянник – Виктор Сивенков. О Наташе я уже говорил, еще с одной племянницей – Галиной Афанасьевной – мы познакомились в 1994 году, а третью племянницу я мог видеть на похоронах Тимофея Георгиевича, но так и не запомнил. Именно всем им четверым в равных долях завещал Тимофей Георгиевич свою квартиру. Возможно, у него были какие-либо свои предпочтения, к кому-то из них он мог быть духовно ближе, но и здесь, в самом последнем своем поступке он остался верен себе и не захотел никого выделять – всем поровну.
|
