Глава 2. Учеба в школе
Первое сентября 1963 года. Солнечный, хотя и не очень жаркий день. Толпа учащихся стоит перед типовым блочным зданием той поры с портретами классиков на фасаде, это и есть школа № 521. Первым одноклассником, которого я увидел, был Саша Гистер. Он появился со списком нашего 9 “Б” класса и стал проводить перекличку. Откуда у него оказался список, и кто поручил ему проверять “наличие отсутствия” – одному богу было известно.
Потом мы вошли в школу – казалось, всего-то на полдня, до окончания шестого урока, – но, оказалось, на целых три года, а, может быть, и на всю жизнь. Маховик нашего обучения со скрипом и сыпящимися во все стороны искрами стал разгоняться, набирая обороты. И мы, увлеченные потоком хлынувшей на нас со всех сторон информации, только успевали “поворачиваться”, чтобы, с одной стороны, не стукнуться слишком больно, а с другой – уловить в этом потоке все самое главное и интересное.
И конечно, наиболее содержательными, увлекательными и во многом неожиданными были уроки математики. Начать хотя бы с того, что место Тимофея Георгиевича в кабинете математики находилось в самой дальней части класса, у окна, в одном из углов классной Камчатки. Если при обычном расположении преподавательского стола – впереди, у доски – тем ребятам, кто находился в задних рядах, можно было надеяться более или менее спокойно отсидеться или, при случае, списать, то здесь все летело кувырком. “Фронт” менялся местами с “тылом”. Более того, сам “тыл” исчезал, и все мы ощущали себя под беспрестанным недреманным оком нашего учителя.
Еще одна методическая находка Тимофея Георгиевича – это пресловутые “листочки”. С одной стороны очень удобно: если ты не смог решить какую-либо задачу из домашнего задания, то ты кладешь листочек с условием этой задачи и своей фамилией на стол преподавателя и можешь чувствовать себя совершенно спокойно. Решать эту задачу тебя к доске сегодня не вызовут. Если не положил, а тебя вызвали с этой задачей – получай двойку. Так что всегда можно было обезопасить себя от подобных неприятностей. Но зато потом, когда задача уже кем-либо была решена (у доски или в другой обстановке), надо было прийти после уроков в назначенное Тимофеем Григорьевичем дополнительное время, взять свой листочек и написать в нем решение.
Думаю, что с помощью этих листочков Тимофей Георгиевич стремился добиться того, чтобы в наших знаниях не было пробелов, чтобы мы полностью овладели всем изучаемым материалом. Со стороны некоторых ребят были попытки хитрить или даже жульничать с листочками. Иногда это удавалось, но чаще всего – нет.
Следующее нововведение – это стенд. Большую часть учебного материала Тимофей Георгиевич вывешивал на школьном стенде. Для этого ему нужно было иметь как минимум два экземпляра каждой книги или учебного пособия, чтобы, разорвав все на отдельные листочки, вывесить их, прикрепив булавками к матерчатой подложке. В первую очередь на стенде помещался тот материал, который либо совсем не был отражен в школьных учебниках, либо был отражен слишком слабо. Тимофей Георгиевич, по-видимому, жертвовал очень нужными ему самому книжками, чтобы мы могли получить наиболее полное и адекватное представление о той или иной теме.
Вообще говоря, читать то, что вывешивалось на стенде, было не очень удобно. Во-первых, около него всегда стояла толпа народа, и протиснуться к нужной тебе странице было не так-то просто. Во-вторых, к стенду мы подходили после шести уроков, когда уже и голова не работала, и надо было ехать домой. Я привык читать учебники в более комфортной обстановке – дома или в читальном зале библиотеки, – здесь же у стенда, в суете и толчее, воспринимать новый материал было достаточно трудно. Но что делать, другого выхода не было.
По-видимому, с помощью стенда Тимофей Григорьевич хотел с одной стороны продемонстрировать нам возможности хорошей учебной литературы, а с другой – научить нас работать с книгой. Мне не раз потом приходилось слышать, что основная задача образования, в частности, высшего, заключается в том, чтобы научить студентов работать с книгой. Здесь же этот процесс приобщения к хорошим учебникам, к хорошей математической литературе проводился на уровне школы. Все это очень пригодилось нам и при обучении в 521 школе, и в дальнейшем при учебе в институте.
Передать атмосферу урока математики у Тимофея Георгиевича очень непросто. Ни малейшего перерыва, ни малейшей паузы. Постоянная активная напряженная творческая работа. Он почти никогда сам не объяснял новый материал – со всем этим мы знакомились по страницам учебников и на стенде. Но потом, вызывая ребят к доске, прорабатывал самые важные, самые тонкие моменты.
Иногда при решении той или иной задачи в классе происходило то, что потом, много лет спустя, получило название “мозгового штурма”. Кому удастся найти решение? Кто выдвинет наиболее содержательную идею? Чей подход в итоге окажется верным? С нетерпением и азартом мы бросались к доске. В результате математическая задача превращалась в проблему вселенского масштаба, о которой думалось и на уроке, и в автобусе по дороге домой, и, естественно, дома.
Уровень требований, который Тимофей Георгиевич предъявлял к нам, был достаточно высок. Не случайно, в девятом классе, на первых порах, у подавляющего большинства ребят было полно двоек и троек по математике. И это при том, что раньше, в восьмом классе, для многих и четверка была нежелательной отметкой. Мало-помалу мы втягивались в такой сумасшедший ритм, привыкали к постоянным контрольным работам, и положение дел с оценками понемногу, хотя и очень медленно, начинало выправляться. Именно у Тимофея Георгиевича я понял, что важна не сама оценка, а объективный уровень твоих знаний по предмету. С четверками, полученными в школе, большинство ребят сдали на отлично экзамены по математике в ведущие технические вузы Москвы.
Хотя очень трудно выделить какой-либо один раздел математики – все они на уроках у Тимофея Георгиевича были содержательны и интересны – мне все же хочется сказать об элементарной геометрии. Той науке, которой и раньше, и, особенно, сейчас, в наше время, в школе практически не уделяли и не уделяют внимания. До сих пор, а ведь с момента поступления в школу прошло уже сорок пять лет, словосочетания: теорема Менелая, Паскаля, Дезарга, Чевы звучат как волшебная музыка. Я уже не помню конкретные формулировки этих теорем, но то, что эти задачи решались необычайно изящно, красиво, что они доставляли настоящее эстетическое наслаждение – это осталось на всю жизнь.
Даже если кто-либо из нас вначале не очень благоволил к математике, то, пройдя школу Тимофея Георгиевича, не мог не полюбить ее. Какое удовольствие испытываешь, когда, просидев над задачей до часу или двух ночи, перебрав, казалось бы, все возможные подходы и варианты, под конец все-таки находишь правильный путь решения. Жаль только, что такие ситуации, такие моменты у меня, в частности, были достаточно редкими.
Тимофей Георгиевич очень ровно относился к своим ученикам, не выделяя никого из них. У него, казалось, не было и не могло быть любимчиков. На самом деле, конечно, были ученики, чьи способности, чье умение работать не оставляли его равнодушным, но эти симпатии были скрыты очень глубоко. Уже потом, много лет спустя, в личных беседах, он восхищался математическими способностями Славы Вольфенгагена и Толи Гусарова, работоспособностью Толи Чуева и Миши Короткова. Но эти чувства выражались им только через долгие годы после окончания школы.
Мнение Тимофея Георгиевича по какому либо вопросу, как связанному с математикой, так и лежащему вне ее, воспринималось нами как истина в последней инстанции – настолько высок был его авторитет. И это при том, что в то время, когда еще не закончилась хрущевская оттепель, среди нас было достаточно любителей поспорить и подвергнуть все сомнению. За глаза мы называли его “Дедом” и, вообще говоря, немного побаивались. Очень строгим и неприступным казался этот седой шестидесятилетний учитель. О нем в школе ходили самые разные легенды. Согласно одной из них, во время войны у него в блокадном Ленинграде погибла вся семья, и с тех пор он остался один. Уже после смерти Тимофея Георгиевича из бесед с его родственниками выяснилось, что это не так.
Поражала его удивительная скромность. Он работал без внешних эффектов, стараясь не привлекать к себе особого внимания. Но при этом пользовался очень большим авторитетом как у своих коллег, так и у нас, его учеников. Он не любил фотографироваться, и у нас практически нет его снимков того времени. Ту фотографию, которая выложена на главной странице этого сайта, каким-то чудом раздобыл Коля Волчков из личного дела Тимофея Георгиевича. Даже когда мы в момент окончания школы фотографировались всем классом с нашими учителями, он не пришел в актовый зал, где происходили съемки, потому что у него в это время был урок в 10“А”. Говорили также, что его несколько раз хотели выдвинуть на звание “Заслуженный учитель”, но он категорически отказывался от этого выдвижения вплоть до того, что не предоставлял администрации школы свои фотографии 3X4, нужные для прохождения бумаг.
Тимофей Георгиевич был Учителем в самом лучшем, самом высоком смысле этого слова. Неверно было бы называть его педагогом. Он считал, что педагогики, как науки, не существует. Он учил нас не только математике, но и трудолюбию, добросовестному отношению к делу, скромности, учил своим отношением к работе, своим профессионализмом, высочайшим уровнем своих знаний. И за эту науку низкий ему поклон.
|
